вернуться к списку рассказов

Сапфир

1. Скульптор Мухин считает себя потомком знаменитой Веры Мухиной, это той, которая колхозника и работницу сделала. А может и действительно так. Единственно, в противовес своей монументальной родственнице, он ваяет из камня, самую что ни на есть минимальную форму. Студия у него, поэтому совсем иная - два на два, в которой стол, стул, полка с книгами, пожалуй, и всё. Мухин живёт скромно, без размаха, даже однообразно… от заказа к заказу. Много лет работает на фирму, которая к нему приходит, даёт конкретную работу или берёт его собственные фантазии, привозит камень, снабжает оборудованием, платит мало, всегда жалуется на сложность и дороговизну всего на свете и отбывает на неделю, другую. Заработанных денег хватает на вполне сносное жизнепроживание. Дальнейшей судьбой своих «скульптур» не интересуется. Главное процесс, результат, ну и деньги… само собой. Как-то от этой фирмы Мухин получил необычный заказ, сделать целую серию миниатюрных насекомых. И материал привезли замечательный - уральские сапфиры. Для оправы - белое золото. Сапфир – красивый камень синего цвета, очень ценный, и даже что-то там лечит! Кашмирский – это теперь, конечно, нереально… а наш - совсем неплохо, сойдёт. Скульптор разглядывает кристаллы, выбирает подходящий. За работой вспоминает последний разговор с заказчиком: «Японцы будут… Презентация. И мне надо зачем-то…. Неужели шесть лет работаю... на меня хотят посмотреть. Может, ещё откажусь… дорогой я, говорят…» Мухин рисует эскизы, ухмыляется своей великой и в тоже время такой забавной фамилии. «Вот заказ про себя делаю, про муху значит…!» От философского самоуглубления его разбудил стук. Пришла фирма в лице неизменного Паши, крупного, даже слишком тяжёлого для своего возраста, шумно сопящего, от сложности подъёма на седьмой без лифта. Он не сказал «привет» или там «здрасте», отдышался минуту, потом навис над столом и сходу резко, как всегда: - Вот, что тебе скажу, Валерьяныч, мне плевать на твои запросы, я тебе плачу? Нет, скажи? Стол поскрипывал от каждого его слова и с влажных фиолетовых губ Паши брызгами слетали резкие слова: - Мне вообще непонятно, зачем ты им нужен. И чего в тебе японцы …?! Своих ювелиров, что ли нет? Ну чего ты глазами вращаешь! Мухин зажался от этого грубого каскада, затряс головой, из бороды посыпались застрявшие крошки. -Шестьсот за работу и ни баксом больше. (Скульптор чего- то отрицательное шамкает). - Вот каждый раз с тобой так вожусь! Ещё и на презентацию его! Подумаешь? - Откажешься!? Нет у тебя возможности думать! Три с половиной месяца и чтоб всё в ажуре! Понимаешь, ты, маэстро, что тебе срочно к стоматологу надо! (Тут наступила длительная пауза. Запахло крупным человеком, который очень нервничает) - Слушай, дружище, а может, ты там (Паша торопливо сел на огрызок стула и близко-близко приблизился к Мухину), сходишь к зубному, уберёшь свои полтора зуба, а? Мы тебе съёмные, протезик. Ам-ам. Удобно, в стаканчике… (Он показал рукой, как будто хотел слопать кого-то. Пальчики коротенькие, пухленькие, смасленные). Ты же фирму разоришь! И на кой фиг всё это... В лупу на твои мизеры нагляделись, теперь им большого лысого идиота надо! Гения им подайте, в обёртке! Скультора хотят! Ну, скотина, будь ты человеком, мы ж тебе платим, чего тебе ещё надо!? Жратва у тебя есть, студия есть, оборудование новое, станок японский, заказы заказываем… Мухин распрямился, и тихо: - В голове у тебя, Паша, ам-ам ( так же изобразил пальцами, только зловеще гораздо получилось), один навоз. Тебе мою работу не понять. Я одну фигурку могу неделю делать, а то и больше. Всё тебе, Паша, просто. Стаканчик, жратва, японцы… Зубы, Паша, не дам, иди на хуй. Так проживу. На импланты – согласен, только на импортные, нашим не верю. Тебе надо, - ты и крутись. Денег на меня дали? Просрал, небось!? Твои это проблемы! Давно ведь меня доите…Голос его засинкопировал, и длинные тонкие пальцы не в такт словам стали вычерчивать в воздухе хаотичные фигуры. - Сам вон на машине катаешься, лощёный ходишь, а где моя машина? Где ты видишь студию? Где она? Мухин вставал из-за стола и медленно разворачивал длинное худое тело очень высокого человека. Он жёстко прошипел: - Здесь только тараканов резать и можно! Чего ты вообще видишь, кроме бабла? Всё, если я нужен, упаковывайте, кормите, траттесь, зубы не дам, ничего не дам! Паша, привыкший к безропотности, и не ожидавший такого отпора, спиной промялся в дверь и поторопился исчезнуть. Через минуту на первом этаже грохнула дверь. Мухин не сразу сложил своё туловище обратно. Стоя, прикурил следующую папиросину, и ещё раз отправил посетителя туда же. После этого работать не хотелось, он вышел на кухню, глотнул спиртного и смахнул со стола предметы, которые служили «натюрмортом». Ксения, а по простому его Тётка, малевавшая что-то, пока шёл этот неприятный разговор, теперь сползла со стула подбирать раскатившиеся кисточки.

2.

 Какие уж там иллюзии. Худенькая, с охристо-мочальными неухоженными волосами, не оттенявшими и не украшавшими бледное, покорное лицо. А и для кого причёсываться? Мухин к ней привык, почти не замечал, много работал, не до неё… лишь иногда отвлекался от стола, выходил из мастерской и, выпив стакан виски, небрежно перехватывал, подтаскивал к себе, мял ей задницу, больно тискал, дышал своим скверным полуоткрытым ртом, заводился, и молча, не глядя, не видя её робкого протеста, монотонно трахал. Он сосредотачивался на главном личном внутреннем ритме, и через свой набрякший проводник, жадно брал дозу за дозой необходимого кайфа. Она его любила и не любила. Она впряглась ухаживать за ним, как за большим псом, вздорным, хамским, часто огрызающимся и на доброе слово. Хвостом – то он ей никогда не вилял! Для него она была постоянная, привычная, не ценимая данность. Просто «его тётка», такое вот имя. Их отношения сложились сразу. Он давал деньги, за ней - жратва , магазины, постирка, простецкая готовка и чтоб в любой момент, безотказно. В любви у Мухина была своя эстетика – грубая, собачья, эгоистичная. Она, ещё совсем молодая, а уже целый букет комплексов старил, ссутуливал, внутренне скукоживал. Ей и в голову не приходило приискать ему замену. Есть – и ладно - судьба удалась. У неё Свой Мастер! Параллельно с Мухиным, на кухне, Тётка рисовала малюсенькие картинки - пёрышки, сухие сморщенные фруктики, раскрытые бабочкой грецкие орешки, цветочки и так далее. Сю-сю, конечно, но это медитирование над бумажкой шесть на восемь, красивое укладывание бирюлек в натюрморт делало её счастливой. Да и небольшие деньги, которые удавалось получить за работы, копились на следующую прекрасную жизнь. Мухин смотрел на всё это и говорил: «Безвкусная ты тётка», а иногда, вдруг – одобрительно… и если так, то несколько дней она берегла мягкий, редкий оттенок его голоса, очень ценила его мнение. Она знала, что Мухин получил хороший заказ, что-то слышала про презентацию, про японцев, плохо только, что вот поссорился с Пашей, и что-то про стоматолога…а и правда, надо бы…

3.

Какие они японцы? Как китайцы или корейцы, или как наши оленеводы с севера? Что за страна такая восходящего солнца? У нас оно бывает только месяц в году, а остальные одиннадцать – облака, туман, дождь и снег. Значит, Япония для нас существует только тридцать дней, в ясную погоду.... В дверном проёме рядом с Пашей стоял высокий человек – из той самой страны. Он не был похож на оленевода, он был вылитый японец,- солнце обитает именно там,- загорелый, сильный, лицом ближе к солнечному кругу, глаза как чёрный мокрый камень. Голос тёплый, глубокий. По-русски поздоровался громко и очень чисто. Тётка провела гостей на кухню, представилась: «Моё имя Ксения, а Антон Валерьянович спит, я его сейчас…» Японский человек поклонился и сказал: «Симута», так ей послышалось, во всяком случае. Не очень понятное имя - Синута или Шимута, у неё он сложился просто как Смута. Она пригласила их присесть за обшарпанный дээспэшный стол и пока суетилась с кофе, японец Смута непрерывно за ней следил. Мухин с трудом выполз из небытия, спал мало, казалось, только и задремал, ему снилось, что он лепит из хлебного мякиша гигантское насекомое… крылья обламываются, и не хватает слюны, чтобы склеить крошки и заделать дыру. «Что ещё за японская хрень? Зачем смута?» - ничего не понимая, он вытащил ноги, и долго шарил ими, пытаясь зацепить тапки. Сон его не восстановил, и, пошатываясь от недосыпа, Мухин что-то обрушивал в ванне, шумел водой, ругался. Эти неприятные звуки проникали на кухню, гости молча ждали и откусывали крепкий кофе. Человек по имени Смута её тревожил, от него исходили горячие волны странной энергии, и Ксения забеспокоилась, то ли от желания уйти, то ли как-то ответить на опасный призыв. Вместо этого она смущённо протянула ему папочку со своими миниатюрками. Японец заинтересованно открыл и участливо стал перебирать картинки неловкими пальцами. Паша пренебрежительно смотрел на всё и анализировал. Через какое-то время из ванной вывалился Мухин, бритый, приличный, вежливый. Опять прошла церемония знакомства, после которой японец возьми да и ляпни: «Ваша девушка настоящий сапфир! Очень ценный, редчайший, да ещё и рисует!» Мухин не знал, как реагировать и буркнул злобновато: «Да, ещё б и в огранку!» и ей тихо и жёстко: «Давай-ка, Тётка, шагом марш!» а про себя добавил: «Смотри - ка ты, японский орангутанг…!» Мухин так и не понял истинную причину прихода заказчиков. Деньги – это всегда приватно, если на работу посмотреть - так смотрено уже и критиковато. Дальнейшие планы ихние его не касаются - платят, а музыку он исполняет наикачественнейше. И всё же могла быть одна причина, нерядовая, неприятная, даже противная: его внешний вид, точнее зубы. У него был полный рот отменных шведских инплантов. Он перенёс несколько операций, всё страшно, под наркозом, потом жрал антибиотики, из-за них живот совсем перестал работать, потом дорогущие витамины, и курево через фильтр японский, мать вашу! Из-за всего этого по - началу комплексовал, ему казалось, что он стал немного лошадью, которой все смотрят в зубы, и одобрительно покачивая головами, замечают: «Годится, годится, хорошая коняга!». Вот и Паша припёр этого инспектора,- ну не кофе же ему приспичило пить на седьмом этаже. Гости ушли. Какой-то осадок от их посещения остался, да и Тётка выскочила провожать, а тот, с поклоном: «Ксения, вы – дорогой камень, глаза у вас прекрасные, сапфир, настоящий сапфир, спасибо большое за кофе!» и немного подтянул её к себе за плечи, нет, не прижал…, чуть-чуть, якобы, по – дружески… Мухин-то здесь, рядом, держится за свои зубы, как будто они самостоятельно могут что-нибудь отхапать у этого…. А всё же коснулся её своими вздувшимися штанами, гад. Посетители ушли, и долгим эхом звучало у Мухина: «Сапфир, фир, фир...» Вот ведь обезьяна, крупная, румяная и наглая! Он долго не мог избавиться от навязчивого образа резного коричневого рта, с белыми, как бумага зубами произносившего это «Фир». Смута, смута одним словом. Минуту спустя, злой, достал он Тётку на кухне, как невесомую худую ветошь бросил на диван, истерично задёргал заевшую молнию на ширинке, ударил её по лицу, мстя непонятно за что, она заплакала, да и ладно! Он как пёс обссывал свой куст, перекрывая и уничтожая чужой запах. Она - то, его, личная, персональная, оттраханная, а теперь пошла вон! Мухин не хотел понимать, думать, жалеть, любить, ведь он – скульптор, талант, все так говорят, у него золотые руки, он – гений! А, это - это все проходящие эпизоды – даже хорошо! Сильные эмоции – это хорошо! Слёзы - хорошо! Он отхлебнул виски и сел за стол, всё вернулось на свои места как обычно…

4.

 …Мухин водил по бумаге карандашом, стараясь прорисовать фигурку со всех сторон, соизмеряя соотношение пустоты и занятого будущим материалом пространства. Перед глазами расплывалось. Он бессвязно ругался, мысли перекатывались от вопроса к вопросу. «Зачем всё так? Вот ведь зараза, япона мать, вот ведь!» На бумаге расплылось мокрое пятно. Было противно, что в голову лезла только одна сентиментальщина, мешала работать. Может его беспокоило стремительное, кошмарное зарастание грязью? Он не привык … хотелось вкусной домашней жратвы, а не готовой магазинной дряни… и чтобы на кухне что-нибудь жужжало и шуршало, пахло варёной рыбой с лаврухой , и Мухин, не вставая со стула, орал бы рекомендации… и чтобы ночью тихо крутилась стиральная машина… ещё…ещё, чтобы вот-вот стукнула входная дверь, и появился звук полных сумок. А он, из-за двери: «Разобьёшь, в магазин потопаешь!» Ему хотелось зло ругаться и слышать её тихий плач, наслаждаться превосходством, гениальностью, замахиваться на запуганную тётку и одновременно рассматривать свои красивые руки, пластичные, руки скульптора, длинные пальцы, холёные аккуратные ногти. А ещё, ещё, в конце концов, ему уже до зарезу нужен секс, и его распирает и мучает долгое отсутствие… он даже не понимает чего больше надо-то… просто адское привычнотесное раскалённое жерло или ещё что!? Мастурбацией отродясь не занимался, а тут на тебе, нашел в шкафу её, нестиранное, воображение поганое сработало, даже выл, зубами скрипел, кричал как идиот … Это воспоминание о чудесном запахе! О том…- дорогие духи - битый час нюхал, залил себя сладкими, кислыми, какими-то ещё ароматами к её дню рождения… и запахе её кожи, подмышек, за ушами…запахе волос. Как бы вонь, и помыться можно, а ведь от этого смешения у него всегда поднималось давление во всех сосудах! Мухин лежал и видел, он видел… она снимает бельё, у неё, у неё… когда целуешь, как у ребёнка, еле заметный…придаёт коже бархатистость… небольшая грудь…такой сложный холодноватый оттенок… посередине бусины…таких даже у старых мастеров… да, марс коричневый тёмный брал и немного английской красной. Рисовал её голенькую, помнится, часами мучил, она мёрзла, а он наслаждался медленным постепенным появлением на холсте красивой женщины. Удвоение обнажённого тело …ему казалось тогда, что он желает эту, нарисованную гораздо больше… холст бы продырявил, о господи, так хотелось трахнуть своё собственное произведение. А вот ещё…сидит Тётка на кухне, белку слюнявит, булькает водой в стакане, картинку красит и под нос что-то хрюкает. Мухин поднялся, залез на полку, пошарил в бумагах, папки с рисунками не было. «Увезла, значит, и чтоб ничего не осталось…» Он не мог сосредоточиться, он метался от воспоминания к воспоминанию…. она…перебирает камешки, (понимает ведь), узор составляет, что-то тихо комментирует … «Маленькая моя …» у Мухина сорвалось нежное слово… он затолкал папиросину в переполненную окурками глиняную кружку, нервно загасил о самое дно, отхлебнул из горла виски. На столе, на большом ватманском листе… углём… были нарисованы её глаза, нежные, прекрасные и совсем мокрые от его слёз. «Сапфир, мой сапфир …» Мухин стряхнул с себя видение. «Чего это я, эмоции дебильные развёл, японская шлюха она, блядь, блядь!» он грязно ругнулся и плюнул на пол. 5. У неё было много вопросов к этой новой жизни. Одежда, фасоны, всякие мелочи, для сегодня, для той встречи, в поездку, в постель…. Роль Дамы ей шла, но то, что было окостеневшим внутри, распрямляться быстро не хотело. Её Господин, необычный господин, не бедный, не жадный, вежливый, очень занятый, приставил к ней кучу каких-то стилистов, косметологов, массажистов, гармонистов, только чтобы привести к этой самой гармонии её внешний вид, не сильно понимая, и не вникая, что там внутри. Теперь у Тётки была своя студия, вернее большая комната, где на стенах висели её картинки в необычно широких рамах. «Это» показывалось всегда гостям, демонстрировалась и «она», - «Посмотрите, вот мой Сапфир!» Гости рассматривали что на ней: «Да, да, Сапфир…фир, фир», и слышен был противный завистливый шелест… Что – то не очень она вписывалась в светскую бездельную атмосферу. Вроде бы и жизнь, а вроде и бутафория. Её окружают дорогие вещи, а ей они не дороги, не греют. Она имеет свободное время, от чего только? Нет больше кухни, руки приобрели некоторую пухлость и вялость мышц, тело под неусыпным надзором приятные очертания, ей даже пришлось в клуб на какие- то стэпы и аэробические сеансы таскаться, с десятком других несчастных выполнять под дешёвую ритмичную музыку безмозглые, некрасивые движения. После этих занятий ей было плохо от духоты, от потной зальной взвеси - никакие вентиляторы не справлялись. В поездках, в далёких прекрасных странах, пока её господин управлялся с делами, она, обязательно с переводчиком, он же и надзиратель, таскалась по всем городским музеям, проглатывая экспозицию за экспозицией, обязательно выискивая ювелирную, и подолгу зарисовывала чего-нибудь в блокнотик. Она сравнивала. В благодарность за некоторую эту свободу, покупала своему господину в антикварном магазине какую-нибудь симпатичную вещицу - ему нравился на вещах налёт патины. И к тому же он очень ценил её вкус, одобрял выбор, внимание, которое принимал за чувство, он афишировал все её действия. Он вообще… Тётка легко привыкла к довольно пышной оценке своих талантов «Посмотрите, какой подарок, прекрасный подарок, сколько удивительных граней у моего драгоценного камня!» Камень этот постепенно приобретал необходимые очертания, светясь и жадно вбирая и отражая окружающий дневной свет, вечерние блики, утреннее призрачное солнце. Ночью нечего было отражать, и камень ничего не отражал…

6.

Скульптор Мухин считает себя потомком знаменитой Веры Мухиной, это той, которая колхозника и работницу сделала. А может действительно так. И также как у своей знаменитой родственницы, у Мухина большая мастерская, - просторный светлый лофт прямо на набережной Васильевского. Стильный интерьер, в крыше гигантское окно, через которое видно небо, снег, дождь. Три года как он здесь. Живёт чисто, в шкафу висят дорогие костюмы, во дворе, на парковке стоит его миниатюрный Субару (вот созвездие, о котором он так долго мечтал!), в нём иногда ездит в клуб на Петровский, или к знакомым. Зимой, и не раз, на тёплое море. Ему многие завидуют, ведь он – скульптор, талант, все так говорят, у него золотые руки, он – гений! Мухин любит…что он любит… устраивать шумные ночные встречи с друзьями, которых у него много. В противовес уединённому беззубому периоду, теперь он может позволить себе и позубоскалить, поржать, чтоб аж гланды, и красиво поартикулировать оттопыривая вперёд губы, не то, чтобы для демонстрации, а нравится такая нестандартная манера. Ему вообще нравится быть немного хамом, таких людей уважают, их любят, пресмыкаются, им подражают. В хамстве этом можно спрятать некоторые комплексы, недочётики в образовании, вообще прикрыться им как толстой кожурой… Так, что ещё в студии? Да, прекрасная акустика, Мухин напривозил из поездок отменных записей, часто приглашает художников, они берут натурщицу для набросков, развлекаются, выпивка без ограничения, на ночь знакомого музыканта, чтобы тот тихо бренчал на гитаре, пока они, на импровизированной постели, прямо на полу занимаются все вместе высоким искусством. После этого, Мухин ужасно не любит эту неряшливость, по вызову к нему приходит немолодая крепкая тётка, делает клининг, гладит, складывает в угол прихожей встопочку бумагу, загаженную углём и сангиной – удачные неудачные вчерашние шедевры, что-нибудь варит, аккуратно моет бутылки не одну сетку, и поздно вечером уходит. Свою девушку Ксению он не видел с того чёрного момента. 

(окончание рассказа можно прочитать в моём сборнике "Синие байки")

вернуться к списку рассказов